Народ и власть

«Лента.ру»: В историографии последних десятилетий Февральская революция часто рассматривается как шанс страны пойти по демократическому пути, но интриги большевиков, приведшие к перевороту в октябре, якобы не дали этому режиму утвердиться. Как вы оцениваете период между февралем и октябрем 1917 года?

Будницкий: Я думаю, что шансов стать демократической страной у России в этот период было немного. Самое главное, о чем мы не должны забывать, — революция случилась во время мировой войны и была ее побочным продуктом. Надо понимать, что русская революция не уникальна. Уникальность ее только разве что в том, что крайние левые радикалы сумели удержаться у власти и попытаться реализовать свою утопию. В результате войны распались Османская, Австро-Венгерская империи, рухнул старый режим в Германской империи, произошла целая череда европейских революций — и Россия в этом отношении не уникальна. Если в результате революции и происходит некая демократизация, то в тех странах, где до этого хотя бы отчасти были демократические традиции.

Например, в Германии уже несколько десятилетий существовала социал-демократия, иногда запрещаемая, иногда легально действующая, там действовал Рейхстаг, была традиция выборов… И после всяких потрясений на какое-то время там установилось нечто похожее на демократию, — я имею в виду Веймарскую республику. Хотя в Германии тоже не было прочных демократических традиций, и это закончилось приходом к власти нацистов.

Что касается России, надо понимать, что страна из себя тогда представляла. Около 90 процентов населения составляли крестьяне без каких-либо традиций демократии вообще (или, скажем мягче, со своеобразными представлениями о демократии), а политическая элита была очень тонким слоем. Основная масса населения понимает свободу скорее как волю, но между этими понятиями есть существенная разница. Кстати, большевики превосходили своих соперников в том, что они были готовы идти за массами, а не вести их за собой, то есть идти навстречу их пожеланиям, насколько бы антигосударственными они ни были, и вполне умело их использовать.

Скажем, немедленный мир без аннексий и контрибуций. Это была утопия: чтобы такой мир действительно установился, нужно было, чтобы и другие страны на это согласились. Но большевики пошли на сепаратный мир с Германией, они были готовы отдать существенную часть территории страны. Или Декрет о земле: большевики сразу же приняли этот документ, подготовленный на самом деле эсерами на основе крестьянских наказов. В этом тексте не было ничего ортодоксально-марксистского, но главным для большевиков в тот момент было закрепиться у власти, и они пошли на принятие документа, отвечавшего чаяниям крестьянства.

Федор Степун, известный русский публицист, философ, эсер, записал свои впечатления после одной из речей Ленина: с его точки зрения, в речи Ленина было нечто похожее на разбойничий посвист, как у Стеньки Разина. Этот образ совсем не вяжется с традиционным представлением о Ленине — в жилетке, галстуке, с пальцами, заложенными в проймы жилета.

Что предлагало народу Временное правительство?

Оно готовило Учредительное собрание, готовило законы и положения о выборах. Кроме того, без всякого собрания они приняли решение о том, что Россия является республикой, и это был колоссальный шаг вперед. Временное правительство разрабатывало аграрный законопроект, который предусматривал постепенную передачу земли крестьянам (еще раз: в Декрете о земле, который подписал Ленин, не было ни одного слова, написанного им, кроме подписи; это был эсеровский документ).

Когда на II съезде Советов было объявлено, что вся власть переходит к Советам, что Временное правительство низложено, что взят Зимний дворец, это вызвало протест у некоторых социалистов, в том числе меньшевиков и эсеров. Когда был принят Декрет о земле, один из эсеров заявил, что по существу Ленин украл их документ. На что тот не без оснований заметил: «Хороша партия, которую надо было прогнать от власти, чтобы осуществить ее программу!»

Правительство отменило все вероисповедные и национальные ограничения, существовавшие при царизме. В существенной мере демократизировалась местная власть, — и это, на мой взгляд, была одна из ошибок Временного правительства. Сместили губернаторов, назначили главами лидеров местных земских учреждений. Конечно, они были толковыми людьми, но у них не было никакого опыта административного управления колоссальными областями. Думаю, губернаторы были бы вполне лояльны Временному правительству.

Происходила реальная демократизация. Везде на местах проходили выборы — избирали городские думы, Советы. Вообще в стране были сплошные выборы. Но важнейшая проблема заключалась в том, что все это происходило в условиях войны, дефицита бюджета, инфляции, растущей дороговизны. Причем надо понимать, что Временное правительство не обладало де-факто всей полнотой власти до июля 1917 года, да и после июля это была власть не то чтобы абсолютная, к тому же достаточно кратковременная. Другим центром власти были Советы, не будет забывать об этом: ситуация двоевластия ограничивала Временное правительство.

Учредительное собрание созвали только через восемь месяцев, сроки все время откладывались. Почему это так затянулось?

Надо было выработать порядок проведения выборов. Но власть медлила не только поэтому, она боялась того, что при всеобщем тайном прямом избирательном праве выберут радикалов, и стремилась создать условия и провести какие-то преобразования, которые побудили бы голосовать за государственно мыслящих людей. Были предприняты попытки создания разных промежуточных органов, таких как предпарламент — Совет российской республики. В августе 1917 года было проведено государственное совещание в Москве, пытались прощупать настроения и выяснить намерения различных групп населения, как-то согласовать интересы, которые часто противоречили друг другу. Например, национальные проблемы: скажем, Украина, которая моментально начала двигаться в сторону независимости, или казаки, которые требовали другой степени самоуправления.

Действительно, некоторые историки считают, что затягивание выборов в Учредительное собрание способствовало захвату власти большевиками, что если бы это было сделано раньше — возник бы легитимный орган, и реакция на выступление против него не была бы такой равнодушной, как на свержение Временного правительства.

Сильнейший удар по армии

Петроградский Совет сделал решительный шаг к демократизации армии: передал полномочия солдатским комитетам. Как вы оцениваете последствия этого?

Это был, по сути, сильнейший удар по армии. Ведь армия все-таки строится на жесткой воинской дисциплине, единоначалии и так далее. Когда возникает солдатский комитет, который контролирует решения командования, — это заранее запрограммированная гибель армии. Кроме того, была отменена смертная казнь.

Представление о том, что все военнослужащие невероятные патриоты, — это сильное преувеличение. При любой власти, когда у человека есть выбор между жизнью и смертью, многие выберут жизнь, а на войне ведь убивают. Впоследствии, когда речь шла о создании регулярной Красной армии, Троцкий сказал, что солдат должен быть поставлен перед выбором: возможная смерть впереди или неизбежная смерть позади. Начался стремительный развал армии. Попытка июньского наступления, которая могла решить исход войны, окончилась провалом, Тарнопольским прорывом немцев и тяжелым поражением русских.

Так что обстановка была очень неблагоприятная. Добавьте к этому инфляцию, колоссальный рост внутреннего и внешнего долга, накопившегося еще при царской власти и тяжким бременем ложившегося на Временное правительство. В этих условиях шансов, что Россия благополучно или, хоть и с проблемами, но пройдет по демократическому пути, было очень немного.

Здесь можно, конечно, находить персональные ошибки — скажем, князя Львова с его заменой губернаторов председателями земских управ, можно говорить о Керенском, который страстно выступал против смертной казни. Но дело не столько в личных ошибках и просчетах, сколько в том, что страна находилась тяжелейшей ситуации, и демократическая альтернатива, к сожалению, просматривалась очень плохо. В конечном итоге к власти пришли силы, изначально собиравшиеся устроить в стране диктатуру пролетариата, которая де-факто стала диктатурой партии большевиков с соответствующими инструментами вроде ВЧК.

Что руководило Петросоветом в этом решении?

Основная идея состояла в том, чтобы, во-первых, сделать солдата человеком, а не серой скотинкой, как его иногда называли, а во-вторых, установить контроль, не допустить того, чтобы контрреволюция пришла от армии. Революция только началась. Кто мог ее задушить? Конечно, военные. Поэтому была идея установить контроль над командным составом — ведь он трактовался лидерами Советов как контрреволюционный.

Кстати, в феврале генералитет был настроен негативно к царской власти по одной причине: с точки зрения генералов, власть очень неэффективно вела войну. Во время февральских событий одна из идей была — вот теперь, наконец, мы будет вести войну более эффективно. Задним числом это представляется абсолютно безумной мыслью: устроить революцию для более эффективного ведения войны. Ничего хуже придумать невозможно! Впрочем, революция не была «устроена»: это был стихийный взрыв народного недовольства, поддержанный политиками.

В это же время была проведена амнистия политзаключенных, и одновременно на воле оказалась масса уголовников, так называемых «птенцов Керенского». Почему власть оказалась так недальновидна? Не напоминает ли это амнистию 1953 года?

Это совершенно разные истории. В 1917 году амнистия шла на революционной волне: «откроем двери царских тюрем». К тому же считалось, что эти люди попали туда потому, что принадлежали к неимущим классам, из-за чего некоторые были якобы вынуждены заниматься разбоем, как, например, Григорий Котовский. Совершенно другая история — 1953 год. ГУЛАГ был переполнен и работал в убыток, надо было сокращать его «население». Пик пришелся на 1952 год — тогда сидело наибольшее количество людей. Начали освобождать тех, кто был там не по политическим статьям. Кстати, многие из них вовсе не были уголовниками — это были обычные люди, угодившие в лагеря за мелкие прегрешения или проступки в силу чрезвычайной жестокости сталинского законодательства. Затем стали выпускать и политических. Основные решения были приняты до ХХ съезда, и многих людей освободили до официального осуждения «культа личности», как на советском новоязе именовали диктатуру Сталина.

Без царя

Все ли слои общества с энтузиазмом приняли свержение царя?

По крайней мере, открыто сожалеющих об этом не было заметно. Как написал Василий Розанов, человек консервативных взглядов: «Россия слиняла в три дня». Казалось бы, трехсотлетняя монархия, недавно, в 1913 году, отпраздновавшая юбилей, и вот раз — и нет ее. И никто не поддержал. Никто! Ведь император Николай II отрекся в пользу своего брата, великого князя Михаила Александровича, и некоторые вполне либеральные и демократические политики, скажем, Павел Николаевич Милюков, лидер партии кадетов, считали, что должна сохраниться преемственность исторической власти, что нужна какая-то привычная вывеска для народа.

Другие настаивали на том, что Михаилу нужно отречься, потому что Романовых страна больше не хочет. Михаил слушал и тех, и других — у них было совещание на одной из частных квартир. Даже Василий Шульгин, убежденный монархист, националист, сказал Михаилу Александровичу, что в тех условиях, когда монарху не на кого опереться, у него «не хватит мужества» советовать великому князю принять престол. Великий князь Михаил принял решение отречься от престола.

Какие ожидания были у разных классов от новой жизни?

Разные. Одни считали, что наконец-то наступит порядок и со всякими изменами, сепаратным миром, слухи о котором ходили, будет покончено, Россия начнет одерживать победу за победой на фронтах, и война быстро закончится. Крестьяне ждали решения аграрного вопроса, жаждали земли, начали ее стихийно захватывать. В любом случае ожидали чего-то хорошего.

То есть народ считал, что раньше все процессы тормозил царь?

Да. Бюрократия, камарилья и все такое прочее. А вот сейчас, наконец, наступит благо. Повторю еще раз: это была свобода, но свобода означает только свободу, а не немедленное решение всех проблем. Она означает возможности. К свободе нужно быть готовым.

Как народ отнесся к новым демократическим институтам?

Сначала был полный восторг: весна 1917 года — это ожидания быстрых, замечательных перемен. Потом жизнь показала, как и в 1991 году, что свободой надо уметь пользоваться. Она предоставляет возможности, которые еще надо реализовать. Инфляция, другие финансово-экономические проблемы и война никуда не делись. Разруха на транспорте никуда не исчезла. Все это было получено в наследство от царского режима, и с этим нужно было как-то разбираться. Аппарат власти был расшатан.

Разочарование последовало очень быстро. Когда выяснилось, что никакие пышки с неба не посыплются, что положение не улучшается, а ухудшается — и это вполне естественно, так как те проблемы, которые долгое время нарастали, не растворились в воздухе — наступило разочарование. И радикализация масс: когда ищут тех, кто виноват, кто тормозит, кто делает не так. Потом пришли большевики и сказали: а мы, мол, знаем, как. Они быстро все сделали — стало еще хуже. Но эти ребята, как вскоре выяснилось, умели управлять железной рукой, и о свободе пришлось забыть на многие десятилетия.